Она лежала на столе, И в первый раз за много лет Он не узнал худое жёлтое лицо. Ему все виделось с трудом - И этот стол, и этот дом, В котором он считался мужем и отцом. А по углам сидел народ, Забыв про кур и огород. Детишки стайкою толпились у окна. А он стоял - ни бе ни ме, Как будто в собственном дерьме, И вспоминал, и вспоминал, и вспоминал... Когда-то он её любил - Почти не бил, пока не пил, Пока не отдал за бутылку свой баян. Шептал ей нежные слова, Случалось даже - целовал, Но ревновал к столбам, деревьям и друзьям. Она тихонею была, И счастья трепетно ждала, Пока хватало слабых малых женских сил... Не замечала голых стен, Живя для дома и детей, А он всё пил, а он всё пил, о, как он пил. О, как он пил... Так устроено от Бога бабье существо - Пусть он гадкий, пусть убогий, пусть кретин, но свой! Пусть подонок, пусть ублюдок, пусть свинья и дрянь, Всё равно прощают, любят... А зря. Она лежала на столе, Дорогу жизни одолев, Оставив все свои нехитрые дела. В цепи других - ещё одна Недолюбившая сполна, Не получившая ни счастья, ни тепла. Он постоял и вышел вон Бесшумно, медленно, как вор, И на крыльце услышав странный хриплый смех, Со страхом вдруг он понял, что Его беззубым вялым ртом Смеялась Смерть, смеялась Смерть, смеялась Смерть... Так устроено от Бога бабье существо - Пусть он гадкий, пусть убогий, пусть кретин, но свой! Пусть подонок, пусть ублюдок, пусть свинья и дрянь, Всё равно прощают, любят... А зря.